Soundtrack
Absolute power demands absolute loyalty.
Десятки ярчайших вспышек, тихий шелест отлетающих душ и бешеный стук собственного сердца. Миллисент чувствует как каждая новая секунда проходит сквозь нее, отдаваясь чудовищной болью в висках, костях и даже кончиках пальцев. В тяжелых объятиях собственного сна ей трудно пошевелиться, сделать вдох и даже проснуться - кровь стынет в жилах не от ужаса, а от осознания поражения, столь явственного, что оспорить его было бы трудно, будь здесь даже еще пара отрядов специального назначения во главе с Флинтом. Бэгнольд не хочет проигрывать, Бэгнольд не хочет сдавать Министерство Магии, потому что понимает, что отбить его позднее будет почти невозможно и все происходящее сейчас ляжет тяжелым бременем на нее саму и ее людей. Но равно так же она не хочет нести еще больше потерь, оплакивать еще больше друзей, подчиненных и людей, решивших поддержать ее в момент, когда надлежало бы капитулировать в самом что ни на есть спешном порядке. Взмах палочкой и она отдает приказ об отступлении. Еще один и часть ее соратников исчезает под заклинанием, переносящим их в самое безопасное место в Великобритании - Бэгнольд-холл. Сама Миллисент не спешит аппарировать даже когда понимает, что оставаться на поле боя становится попросту опасным, потому что приказ ее исполнили беспрекословно и лишь несколько членов отряда специального назначения все еще держат оборону просто для того, чтобы прикрыть отступление. Они с громким хлопком исчезают в единую секунду. Секунду, которая положила конец эре правления Министра Бэгнольд.
Она вновь открывает глаза в потемках библиотеки, сидя в кресле с тяжелым фолиантом по древней магии. В предрассветных сумерках, тишина поместья кажется совершенной и Миллисент чувствует себя поразительно спокойно в одиночестве собственных мыслей. Нет ни страха, ни отчаяния - она понимает, что все самое страшное уже случилось и примиряется с этим так скоро, как только это может быть возможно для женщины, которая без власти чувствовала себя настолько слабой и беспомощной, что в пору было кричать от осознания собственной ничтожности. Бэгнольд в одночасье потеряла все и могла признаться в этом по крайней мере самой себе - в ее доме все еще были верные люди, ее все еще уважали и на нее все еще смотрели с надеждой. Но все это не имело ровным счетом никакого смысла, пока Грюм в Министерстве издавал чудовищные законы и проводил немыслимые реформы. Она потеряла себя, потеряла свою власть, потеряла веру во все то, что делала все эти годы. Был ли смысл продолжать? Был ли смысл бороться и дальше? Миллисент не была уверена, потому что отныне на ее плечах лежала ответственность не за абстрактные судьбы людей и ее народа, отныне на ее плечах лежала ответственность за вполне ощутимые потери и жизни тех, кто все еще был с ней несмотря ни на что. И хотя Бэгнольд все чаще задумывалась о том, что она понятия не имеет, чего от нее ждут, привыкшая оправдывать ожидания, понимала, что не может опустить руки сейчас - просто не имеет морального права после того как в Бэгнольд-холл стали стекаться люди, ищущие если не правосудия, то защиты и покровительства у той, что едва ли могла предоставить его хотя бы тем, кто был к ней максимально близок. Сомнения одолевали ее. Каждый день, проведенный в стенах собственного поместья утверждал власть нового правительства все сильнее, загоняя Миллисент в еще больший тупик, вынуждая путаться в паутине собственных замыслов. Она знала, что ей надлежало собрать людей и отбить Министерство, чего бы это ни стоило, но считала, что человеческие потери и без того были несоизмеримы, чтобы требовать от этих людей следовать за нею на смерть еще раз. Нет. Ей предстояла долгая и кропотливая работа, которая состояла не только в гарантии абсолютной безопасности для всех этих людей, но и в чем-то большем, в чем-то куда более значимом. Миллисент надлежало добиться от них верности. Той самой совершенной, безупречной, идеальной верности, которой не хватило в тот самый миг, когда многие предпочли перейти на сторону Ордена Феникса ради сохранения своих жизней и своего мнимого будущего. И если быть до конца честной хотя бы с самой собой, следовало признать, что женщине, которая была привычна к тому, что ее любят, уважают и признают лишь за то, кем она является, слишком трудно найти пути для того, чтобы убедить людей в том, что еще ничего не кончено и преданность ей самой и ее идеям - то, что может спасти их всех. Да и можно ли было убедить других в том, во что она сама не верила? Ответов не было. Миллисент знала лишь, что ей надлежит играть роль безупречного, непогрешимого лидера до самого конца, даже если этот конец будет запачкан ее кровью. Такова была цена за величие. Такова была цена для каждого, кто когда-либо узнал вкус пепла с измельченным стеклом - вкус власти, силы, мощи и вседозволенности, вкус струящейся крови и ответственности за всех тех, кто когда-то доверился тебе.
Дни шли чрезвычайно медленно. Те, кто не оплакивал погибших близких, дни и ночи проводили в почти полной тишине, потому что говорить было не о чем, обсуждать было нечего, пусть даже множество вопросов заполняли пространство, оставаясь невысказанными не столько из робости, сколько из страха. К Миллисент обращались чрезвычайно редко, хотя все еще почтительно опускали глаза долу, когда она проходила мимо. Никто не знал, чем она занимается и чего хочет добиться и лишь сама Бэгнольл понимала, что главная их задача - найти максимально безопасное для ближайших месяцев жизни место с тем, чтобы вместить всех тех, кто день ото дня прибывал в поместье, несмотря на мощнейшую защитную магию и перекрытую каминную сеть. Имела ли Миллисент право отказать кому-то из тех, кто все еще верил в ее власть? Нет. Прислуга принимала и размещала всех, но очень скоро перестало хватать бесчисленного множества комнат и спальни приходилось сооружать едва ли не на ходу в самых просторных помещениях замка. С ситуацией приходилось мириться - никто не мог упрекнуть хозяйку дома за дискомфорт хотя бы потому что не было никого, кому бы она отказала в приюте. А если что-то и беспокоило Миллисент на самом деле, то это взгляды. Те самые вопрошающие взгляды, которые она видела день ото дня, еще будучи Министром Магии. Они ждали. Все они ждали дня, часа и момента, когда Бэгнольд выступит с заявлением и подведет черту под днями размышлений, переживаний и сомнений. Они все понимали, что не смогут оставаться в Бэгнольд-холле вечно и все понимали, что рано или поздно Грюм найдет способ преодолеть защитный барьер поместья и тогда резни не избежать. Люди боялись. И Миллисент чувствовала этот страх, как знала и каждый из невысказанных вопросов. В гложущей тишине раннего утра, Бэгнольд думала о том, что скажет, когда выжидать больше будет нельзя. Решение было принято ею еще вчера, но лишь сегодня она утвердилась в неизбежности оного. Они оставят поместье как только будут готовы. А пока следовало сообщить об этом всем, кто ждал ее слова, всем, кто готов был считаться с мнением опального Министра Магии.
О собрании в просторных залах библиотеки в десять утра было сообщено еще вчера вечером. Кто-то услышав это, вздохнул с облегчением, кто-то всерьез напрягся, потому что никто с точностью не мог сказать, чего следует ожидать от Миллисент теперь, когда она все больше молчала и все меньше делилась своими переживаниями с близкими людьми. За короткие часы наступившего утра, Бэгнольд неторопливо привела себя в надлежащий вид и за полчаса до начала стояла в библиотеке, отрешенно разглаживая пальцами складки на темно-синем платье. Яркий свет заливал залу, заставляя морщиться. И впервые, вопреки собственным ожиданиям, Миллисент не было страшно, тревожно или некомфортно. Она знала, что делает и знала для чего. Ее решение могли оспорить, с ней могли не согласиться, ее могли осудить. Но это не имело никакого значения теперь, когда решимость женщины, потерявшей все в одночасье, достигла той самой критической отметки, когда отступать было уже слишком поздно.
